На сцене Театрального зала Государственного Эрмитажа прошел вечер современной камерной оперы «Голоса времени. 80 лет спустя», посвящённый 80-летию Победы в Великой Отечественной войне. Впервые в России были исполнены три камерные моно-оперы американских композиторов о войне силами трёх организаций: Lyrica Classic, Montecchi vs Opera и Оркестром Новая Москва. На афише – Шёнберг, Адамс и Хэгги - три композитора, полярно разные в искусстве говорящие языком музыки. Более того, это музыка XX и XXI века, где простой слушатель в целом не так подкован навыками понимать средства музыкальной выразительности авангарда, додекафонии, минимализма. Профессионал в свою очередь годы тратит, чтобы разбираться в красотах экспрессии, погружаться в медитативность и сюрреализм музыкальных полотен. Сложные эмоции вызывало сочетание этих авторов в одной концертной программе, но тут на помощь зрителям пришла визуализация – театральная постановка режиссера Елизаветы Корнеевой, которая рассказала больше, чем если бы слушатель заранее готовился к прослушиванию музыки, например, Шёнберга и уделил время изучению его стиля, додекафонии и серии. «Ода Наполеону», «Санитар» и «Ещё один рассвет» - эти не длинные моно-спектакли – очень разные, и вместе с тем, будто связанные друг с другом одной канвой и передающие смысловую эстафету один другому. Арнольд Шёнберг, «Ода Наполеону» Имя Арнольда Шёнберга даже у профессионала вызывает диссонирующие эмоции. Направление додекафонии так и не стало мне близким, хоть я признаю, что Шенберг – яркая личность и создатель нового слова. Помню отрывок из рецензии на берлинскую премьеру его «Лунного Пьеро»: «Шёнберг - самый жестокий композитор, вонзающий кинжал и нож в живую рану». Да, пожалуй, именно такие эмоции рождает его музыка. Или вот, например, слова композитора Адамса, музыка которого так же прозвучала 22го июня: «Шёнберг олицетворял для меня нечто вывихнутое и искривлённое. Несмотря на моё уважение и даже робость перед личностью Шёнберга, я посчитал честным признать, что мне глубоко не нравилось звучание двенадцатитоновой музыки». Действительно, эти слова имеют место быть, и я готовила себя к большой душевной и творческой работе, собираясь на спектакль в Эрмитаж. И вовсе не ожидала, что театрализация «Оды Наполеону» дорисует до такой полноты все то, что я не могла прочувствовать в музыке. Ода была написана в разгар Второй мировой войны, и она конечно же о Гитлере: «Тебя Судьба рукой кровавой вписала в летопись времен». Это сочинение о человеческом безумии и одержимости. Вот передо мной солист Иван Марков в образе Наполеона. Каждое движение - говорит, создает. Пластика, мимика дорисовывают то, что таким страшным предстало перед людьми тогда, в начале войны. Наполеон - то за троном, то стреляет из револьвера, то качается на маленькой деревянной лошадке, будто подмял под себя детские и людские судьбы, жизни. Зритель слышит строки Байрона, положенные на ритм. Мне казалось, что это шёнберговское изобретение («sprechstimme») никогда не найдет у меня такого яркого отклика. Но я не только была погружена в образ, в историю, что предстала передо мной. У меня встретились образы и слова дирижера Оркестра Новая Москва Даяны Гофман: «Для меня «Ода Наполеону» – это как документальная кинолента, на которой мы видим кричащего (будто лающего) и выплевывающего слова Гитлера». Так вот почему «sprechstimme»! Ритмизированные слова и стоны скрипки в сочетании с серийным пением шенберговского квинтета – и да, я вижу Гитлера с этой киноленты! И даже непрофессионалу в таком формате будет более чем понятен образ. Нет статики звука, которая убивает эту серийную музыку при отсутствии визуализации. Иван весь в движении, я слежу за любым изменением пластики и с жадным азартом пытаюсь угадать через игру тела солиста и через призму замысла режиссера Корнеевой задумку Шёнберга. Герой, что передо мной - безумец. И я уже не помню, когда сторонилась музыки Шенберга. Сейчас мне кажется, что я давно понимаю его язык и этот язык музыки стал мне более чем понятным. Такая кинозарисовка, где музыка – будто сопровождение триллера, где плачет и скрежещет музыка, музыкально раскрывая вывернутую наизнанку душу. Эти стоны квинтета, будто нервы, что наживую тянут из человека, а над этим всем - крики Гитлера и безумные, сумасшедшие глаза убийцы и нарцисса. Было страшно, дико, диссонирующе и экзистенциально. По-настоящему получилось увидеть те страшные дни начала войны.
Джон Адамс, «Санитар» Джон Адамс – композитор, ставший популярным благодаря нестандартным темам, взятым за основу сочинений. Эти темы привлекают своей нетипичностью («Никсон в Китае», «Смерть Клингхоффера»). Нестандартность тем не вычурна, но весьма актуальна, что в сочетании с работой композитора в сфере минимализма создает весьма благодатную почву для зрительской заинтересованности в нем. Так и моно-опера «Санитар», в основу которой легло пронзительное стихотворение Уолта Уитмена «Перевязочный Санитар», в котором поэт описывает свой личный опыт работы медбратом во время Гражданской войны в США. Тема сопереживания ближнему крайне актуальна сегодня. Независимо от того, где враг, где друг – боль, смерть и страдания несут разрушение любой жизни. Есть в жизни вещи, которые не понять человеку, не найти им объяснение. Зачем и почему смерть, как это, когда «страдание», и самое тяжкое – бессилие перед этим страданием. К сожалению, мне слишком близка эта тема. Еще ребенком я стала свидетелем трагического и мучительно безобразного ухода из жизни близких мне людей в один день. Я помню это бессилие перед вопросом «где они сейчас», эту попытку в сотый раз найти понимание прочитанной в документах фразы «тела не опознаны в связи с травмами, несовместимыми с жизнью». И как я снова и снова задавалась вопросом: а это было больно? Это что-то запредельно ужасное, невозможное, и я так хочу исправить, изменить – и не могу! И когда я увидела на сцене Даниила Чернецова в образе Санитара, забинтовывающего себя на словах «всё это и многое другое я перевязываю бесстрастной рукой, но в глубине моей груди горит огонь, пылает пламя» - я была потрясена увиденным. Сострадание в проживании боли. Лучшее, что может дать человек близкому, проходящему боль, полученную от физической и психологической травмы. Режиссёр Елизавета Корнеева во вступительном слове сказала, что самые страшные раны были в гражданскую войну: не было лекарств. И только бинты и сочувствие. И слезы. И объятия. Снова такой режиссерский подход, который заставил меня вздрогнуть. Впечатлила работа Даниила. Могу сказать «я верю, я поверила». В эти стеклянные глаза, уставшие и оцепеневшие от ежедневных страшных картин крови и боли. И одновременно пластика и мимика, передающие напряжение и страх, тяжелое дыхание от невозможности ничего изменить. И вокруг этого – экспрессия музыки «состояния». Данила будто сам превращался в раненого и перебинтованного солдата. «Ты уже свыкся с болью, ты к ней привык» – рассказывала о своем прочтении «Санитара» режиссер Елизавета. И эта непрерывность и невыносимость – она выражена в минимуме гармонических сложностей в музыке, но достигает эмоционального максимума. Когда ты никак не можешь поймать сильную долю, ведь ее вовсе нет – все синкопировано. Эхом звучат разбросанные по регистрам интервалы, и вместе с синкопами и медитативным движением музыкальной ткани я будто ощущаю капли крови, что медленно, но падают на землю. Да и земля давно ушла из-под ног. Речь о посттравматическом стрессовом расстройстве. И такое проговаривание и проживание этой страшной темы бессилия человека перед ужасами последствий войны позволяют глубоко заглянуть в себя, и может, легче пройти это «проговаривание». «Я сижу рядом с беспокойными всю темную ночь, некоторые так молоды, обнимаю их и целую…» Прозвучал последний аккорд. Образ санитара теперь сродни образу великого страдальца: еле стоит, чуть живой. Но глаза – это взгляд непобежденного. Это сочинение я обязательно пересмотрю спустя время. Мне кажется, и во второй, и в третий раз я найду что-то новое как в музыке, так и в постановке. И что-то очень важное для себя. Но вот вопрос: зачем понимать и принимать такую сторону жизни? Этот ли вопрос хотел задать Адамс в опере «Санитар»? И хотел ли в целом найти ответ? Нашел ли?
Джейк Хэгги. «Еще один рассвет» В главной роли выступала Юлия Петрачук - продюсер, певица, просто большой души человек. Интересное наблюдение: Кристина Живульская, выжившая в Освенциме и ставшая героиней оперы Хэгги «Еще один рассвет» в жизни была поэтессой, а еще очень любила… смеяться: «Даже гитлеровцы не могли отучить ее смеяться». Я знаю Юлию как солнечного и улыбчивого человека. Узнав, что героиня Юлии Кристина была поэтессой-юмористкой, я даже не удивилась. Это весьма логичное совпадение. Именно это хотелось увидеть на сцене: солнечное лучистое лицо, отторгающее смерть, не сломленную, но травмированную душу, которая до конца дней будет снова и снова пытаться выговориться. Было страшно. От образа, который создала для Юлии режиссер Елизавета Корнеева. Не могу забыть эти путаные провода магнитофона (Кристина всю оперу пытается записать для некоего профессора всё то, что с ней происходило в Освенциме), мизансцены страдающих детей в лагере смерти и сочетание страшных воспоминаний и смеха на лице: «Слова выжившего, как звезды в небе - тьмы всегда будет больше, чем света» - и тут же ухмылка. Создатели проекта высказались, что сложнее всего было принять музыку Хэгги. Из разговора с Даяной Гофман: «Я настолько душой русский человек, что мне совершенно претят эстрадно- джазовые интонации, использованные на теме концлагеря. Слишком претит это моему пониманию прошлого». Действительно, легкие джазовые и танцевальные интонации некоторых фрагментов оперы звучали как дикий оксюморон. Но снова поразила работа режиссера и Юлии Петрачук. Образ Кристины шел не от музыки, а от текста, и от этого сильнее было погружение в образ главной героини. Ярче ощущалась эта пропасть между обычным человеком, и тем, кто носит клеймо «выжившего». Вот звучат удары погребального колокола как отсылка к числу убитых и как плач по ним. Веселые ритмы - попытка встроиться в нынешний образ и темп жизни. Грустно, но фраза «смех продлевает жизнь» сыграла решающую роль в жизни Кристины. И именно это, как оказалось, и хотел отразить в музыке Хэгги. Достаточно вспомнить строки стихотворения Кристины «Танцуй, девчонка», написанного под впечатлением от увиденной «закулисной забавы», где девушка из еврейского барака танцевала перед эсэсовцами: В какой-то момент Кристина произносит, глядя на диктофон: «Глупая машина! Ненавижу её!» Эта невозможность встроиться в новую жизнь. Из-за якоря прошлого. Из-за невозможности забыть и быть живой, когда ты там почти умер. Вот уж нет войны, а Кристина все встает на коленях на ковер, и будто она снова перед палачами эсэсовцами. И эти воспоминания об умирающей подруге Зоше, что так хотела пить, но дать ей воду было нельзя. Хэгги по стилю написания ближе к композиторам, пишущим для киноиндустрии. Опера «Еще один рассвет» - сильная отсылка к киноленте «Татуировщик из Освенцима». Где герои так же все живут прошлым, не понимая, как жить сейчас. Впечатлила сцена, когда Кристина привезла мужа после войны на место лагерей, где погибли ее подруги и замучены дети и женщины – звучит колокол и плачет скрипка: “Ничего тут нет, Крыся, только трава. Это теперь только в твоей голове», говорит ей муж. И как только Кристина цитирует слова мужа – в тот же миг музыка начитает смеяться танцевальными интонациями и зажигательным ритмом. Порой и нынешнее поколение не знает, что произошло 22 июня 1941 года. И со смехом это поколение говорит, что и не хотят знать. Интересно, что впечатление от оперы Хегги после спектакля иное. Музыка перестала диссонировать со смыслом. Наоборот: она очень звукоизобразительна. И поезд, прибывающий в Освенцим слышен в урбанистских ритмизациях и гармониях. Ужасы лагеря и смерть — это то, что никогда не уложиться в понимании. Человек существо, которое никогда не найдёт ощущение понимания этих слов, состояний. Поэтому и подчеркнуто: «Меня зовут Кристина Живульская - выжившая!». Три оперы. Все три героя - травмированы, несут в характере отпечаток безумия. Все три сочинения про то, как невозможно остаться нормальным после таких испытаний: власть, близкое Вопрос: зачем нынешнему зрителю на это смотреть? Чтобы помнить. Опера Шенберг, Адамс и Хэгги – все трое в музыке запечатлели слова «чтобы помнили». Как нельзя и как не должно быть. И как это важно беречь в сердце сегодня. Не важно, будь то голос русских, или американцев, или представителей иных наций. Правда одна: война - это боль, смерть, горе и ужасы, несовместимые с будущим. Такое не лечится. Это травма людей. Их потомков и травма поколений. Любовь Шангина,Музыковед, музыкальный критик, композитор. Фото - Евгения Щипоникова ЕЩЁ ПО ТЕМЕ: Андрей Поляков. Экспедиция «По Пути Афанасия Никитина». Продолжение следует Виртуальный театр представляет премьеры новых эпизодов В Большом театре состоялась мировая премьера балета «Дягилев» Русская классика в современных жанрах: уникальный проект на SandlerFest "Царские Шахматы". "Шахматы 4К". Светлана Мельникова Шахматы 4К. Шахматы и Победа в Великой Отечественной войне. Ведущая - Светлана Мельникова | |
|
| |
| Просмотров: 3531 | | |
